всей силы метнул в сторону амвона массивный булыжник. Створки уже захлопнулись, голос священника продолжал вещать, но уже изнутри. С глухим стуком булыжник отрикошетил прямо в большое панно.

– Дождя не будет! Бог – не в пользу! Бог – это праздничный подарок, безвозмездный дар, платиновый слиток, художественный образ, легкая сладость. Бог – это премия. Бог – ни против и ни за. Бог – это бонус!

Град булыжников обрушился на крышку амвона.

– Дождя! Дождя! Дождя! – скандировала толпа.

И Жакмор, зачарованный страстностью этих людей, поймал себя на том, что его голос вливается в общий хор.

Вокруг него топали ногами, и громкий стук крестьянских башмаков резонировал в церкви, как топот солдатских сапог по железному мосту. Толпа вытолкнула вперед несколько человек, они принялись раскачивать четыре мощных столба, на которых держался амвон.

– Дождя не будет! – твердил за закрытыми ставнями кюре, впавший – насколько можно было судить по его голосу – в полный транс. – Пойдет дождь из крыл ангельских! Пойдет дождь из пуха изумрудного, из ваз алебастровых, из картин изумительных… но только не из воды! Богу наплевать на святокос, овес, пшеницу, рожь, ячмень, хмель, гречиху, клевер, люцерну, белую орпинию и шалфей…

Не успел восхищенный Жакмор отметить эрудицию выступающего, как четыре дубовые подпорки одновременно подломились, а у кюре, ударившегося при падении головой, вырвалось грязное ругательство, отчетливо разглашенное динамиками.

– Ладно! Ладно! – крикнул он. – Пойдет ваш дождь! Уже пошел!

Вмиг толпа откатилась к распахнувшимся настежь церковным вратам. Небо внезапно покрылось тучами, и первые капли расползлись по ступеням, как раздавленные лягушки. Затем хлынул ливень, настоящий потоп, низвергшийся на крытую шифером крышу.

Амвон кое-как водрузили на прежнее место, и кюре открыл ставни.

– Месса окончена, – сказал он просто.

Прихожане перекрестились, мужчины нахлобучили картузы, женщины встали, и все потянулись к выходу. Жакмор направился к ризнице; ему приходилось цепляться за деревянные скамьи, чтобы толпа не вынесла его на улицу. Продираясь вперед, психиатр столкнулся со столяром, которого он узнал по большому рту и свекольному носу. Столяр злорадно ухмыльнулся:

– Видал? Вот здесь в Бога верят. И кюре нам не помеха. Он, можно подумать, знает, для чего на свете Бог. – Он пожал плечами и добавил: – Ну! Пускай! Кому от этого плохо? Одно развлечение. Здесь мессы любят. С кюре или без. Что бы там ни было, а мои ставни выдержали.

Он пошел к выходу. Жакмор не заметил, куда подевалась служанка, но решил ее не искать. Людской поток редел, и он смог протиснуться к ризнице. Он открыл дверь и прошел во вторую комнату.

Кюре вальяжно кружил по ризнице, размякнув от потока комплиментов, который выплескивал на него ризничий – рыжеватый человечек, настолько неприметный, что Жакмор с трудом вспомнил о его присутствии во время предыдущего посещения церкви.

– Вы изволили быть грандиозны! – лепетал ризничий. – Вы изволили быть само совершенство! Какое мастерство! Ваша самая прекрасная роль!

– Ах! – вздохнул кюре. – Кажется, я разделал их в пух и прах.

На лбу у него красовалась здоровая шишка.

– Вы изволили быть сенсационны! – продолжал ризничий. – Какой подъем! Какое воодушевление! А какое понимание проблемы! Клянусь самим собой, я готов преклониться, я преклоняюсь!

– Ну, будет, – сказал кюре. – Ты преувеличиваешь… Я действительно был неплох. Что, в самом деле?.. До такой степени?

– Позвольте мне, – вмешался Жакмор, – присоединиться к комплиментам господина ризничего.

– Ах! – задыхался от восторга ризничий. – Какой талант!.. Вы изволили быть… восхитительны!

– Послушайте, – сказал кюре, – вы мне льстите.

Он выпятил грудь и милостиво улыбнулся Жакмору:

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Жакмор опустился на стул.

– Ах!.. – трепетал ризничий. – Когда вы им сказали: «Это храм, а не дождевальня», – я потерял сознание. Какой заряд! Какой талант, господин кюре, какой талант! А «Бог не любит святокос»… Настоящее искусство!

– Так оно и есть! – согласился кюре. – Но не будем задерживать нашего гостя.

– Я уже приходил по поводу крещения, – напомнил психиатр.

– Припоминаю, припоминаю, – затараторил кюре. – Итак… Мы вам это быстро устроим. Подходите к четырем. Я отзвоню без двадцати четыре. Чтобы побыстрее. И не опаздывайте.

– Благодарю вас, господин кюре, – произнес Жакмор, поднимаясь. – Примите еще раз мои поздравления. Вы изволили быть… эпически эпохальны!

– Ох! – встрепенулся ризничий. – Эпически, вот это эпитет! Эпически. Ох, господин кюре!

Радостный кюре подал руку и энергично пожал жакморовскую, протянутую ему в ответ.

– Жаль, что вы так скоро нас покидаете, – сказал кюре. – Я бы с удовольствием пригласил вас на обед… Но не смею занимать у вас драгоценные минуты…

– Я и в самом деле спешу, – подтвердил Жакмор. – В другой раз. Спасибо. И еще раз браво!

Он большими шагами вышел из ризницы, неф погрузился в сумрак и тишину. Дождь почти закончился. Выглянуло солнце. Теплый пар поднимался от земли.

XVIII

«Сегодня я получу ударную дозу, – подумал Жакмор. – Два раза в церкви за один день… в ближайшие десять лет духу моего там не будет. Ну, может быть, девять с половиной».

Он сидел в холле и ждал. Сиделка, Ангель и Клементина расхаживали наверху; шум их шагов скрадывался толщиной потолка и керамичностью плитки. Временами засранцы издавали истошный вопль, который, легко заглушая все остальные звуки, растекался по ушным раковинам Жакмора. Это Ноэль или Жоэль. Ситроэн никогда не кричал.

Беложопка томилась в праздничном – по случаю крестин – платье из розовой тафты, окаймленном широкой лиловой тесьмой, черных туфлях и черной шляпе. Она боялась лишний раз пошевелиться. Страх покалывал кончики пальцев. Она уже успела разбить три вазы.

Ангель был одет как обычно. Клементина остановила свой выбор на черных брюках и подходящем к ним пиджаке. Засранцы красовались во всем блеске целлофановых конвертов.

Ангель спустился в гараж.

Клементина несла Ноэля и Жоэля, доверив Ситроэна служанке. Он поглядывал на мать. Брезгливо топорщилась капризная губенка, но он не плакал. Ситроэн никогда не плакал. Клементина бросала в его сторону насмешливые взгляды и делала вид, что целует Ноэля и Жоэля.

Машина подъехала к дому, и все вышли на крыльцо. Жакмор – последним. Он нес кульки с сосульками, шкварками, монетками для раздачи фермерским детям и животным после церемонии.

Небо привычно хранило неизменную голубизну, сад сверкал пурпуром и златом.

Машина тронулась. Ангель повел ее медленно из-за детей. При малейшем движении служанки громко шуршала тафта. Платье и впрямь было очень красивое. Хотя Жакмору больше нравилось другое, пикейное, которое теснее облегало. В этом же – деревенщина, да и только!

XIX

2 сентября

Тень сгущалась вокруг Жакмора. Сидя за письменным столом, он предавался размышлениям; в темноте вяло мечталось и так не хотелось тащиться к выключателю. День выдался тяжелый, как, впрочем, и все предыдущие. В эту бурную, лихорадочную неделю